Неточные совпадения
Пошли не в ногу, торжественный мотив
марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали в окнах домов, точно в ложах театра, смотрели из дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал в хвосте демонстрации, потому что она направлялась в сторону его улицы. Эта пестрая толпа молодых людей была в его глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный язык знамени исчез за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
—
Марш! — закричал он, и она убежала. — Беги что есть мочи туда, — кричал он ей вслед, — и не оглядывайся, а оттуда как можно тише
иди, раньше двух часов и носа не показывай.
Последний оркестр, оглашая звуками торжественного
марша узкие, прятавшиеся в тени улицы,
шел домой.
— Не успеешь, голубчик,
идем и выпьем,
марш!
Остаток дня мы распределили следующим образом: Чжан Бао и Дерсу
пошли осматривать скалу — они хотели обвалить непрочные камни и, где можно, устроить ступеньки, а я почти до самых сумерек вычерчивал
марш руты.
— Дурак! — сказал отец с досадой. — Ну,
идите вы вдвоем…
Марш.
— Эх, брат, Юстин Феликсович: надо, милый, дело делать, надо трудиться, снискивать себе добрую репутацию, вот что надо делать. Никакими форсированными
маршами тут
идти некуда.
Наши поэты уже не витают более в эмпиреях: они спустились на землю; они с нами в ногу
идут под строгий механический
марш Музыкального Завода; их лира — утренний шорох электрических зубных щеток и грозный треск искр в Машине Благодетеля, и величественное эхо Гимна Единому Государству, и интимный звон хрустально-сияющей ночной вазы, и волнующий треск падающих штор, и веселые голоса новейшей поваренной книги, и еле слышный шепот уличных мембран.
Чувство ожидаемого счастья так овладело моим героем, что он не в состоянии был спокойно досидеть вечер у генеральши и раскланялся. Быстро шагая,
пошел он по деревянному тротуару и принялся даже с несвойственною ему веселостью насвистывать какой-то
марш, а потом с попавшимся навстречу Румянцовым раскланялся так радушно, что привел того в восторг и в недоумение. Прошел он прямо к Годневым, которых застал за ужином, и как ни старался принять спокойный и равнодушный вид, на лице его было написано удовольствие.
Впереди всех ехал на вороной лошади, с замерзшими усами, батальонный командир, а сзади его
шли кларнетисты и музыканты, наигрывая
марш, под который припрыгивали и прискакивали с посиневшими щеками солдаты и с раскрасневшимися лицами молодые юнкера.
— Ну, покушать, так покушать… Живей!
Марш! — крикнул Петр Михайлыч. Палагея Евграфовна
пошла было… — Постой! — остановил ее, очень уж довольный приездом Калиновича, старик. — Там княжеский кучер. Изволь ты у меня, сударыня, его накормить, вином, пивом напоить. Лошадкам дай овса и сена! Все это им за то, что они нам Якова Васильича привезли.
— Смотри, Александров, — приказывает Тучабский. — Сейчас ты
пойдешь ко мне навстречу! Я — командир батальона. Шагом
марш, раз-два, раз-два… Не отчетливо сделал полуоборот на левой ноге. Повторим. Еще раз. Шагом
марш… Ну а теперь опоздал. Надо начинать за четыре шага, а ты весь налез на батальонного. Повторить… раз-два. Эко, какой ты непонятливый фараон! Рука приставляется к борту бескозырки одновременно с приставлением ноги. Это надо отчетливо делать, а у тебя размазня выходит. Отставить! Повторим еще раз.
Впереди
шли скрипка, окарина и низкая гитара. Они довольно ладно играли похоронный
марш Шопена. За музыкой
шел важными и медленными шагами печальный тамбур, держа в руках высокую палку с траурными лентами.
Вдоль стен по обеим сторонам залы
идут мраморные колонны, увенчанные завитыми капителями. Первая пара колонн служит прекрасным основанием для площадки с перилами. Это хоры, где теперь расположился известнейший в Москве бальный оркестр Рябова: черные фраки, белые пластроны, огромные пушистые шевелюры. Дружно ходят вверх и вниз смычки. Оттуда бегут, смеясь, звуки резвого, возбуждающего
марша.
— Не погоню? — взревел Паша изо всей силы своего голоса, и лицо его
пошло красными пятнами. — Не прогоню? Два раза прогоню: туда и обратно и еще раз — туда и обратно… Батальон на плечо. Шагом
марш!
Батальон уже прошел Никитским бульваром и
идет Арбатской площадью. До Знаменки два шага. Оркестр восторженно играет
марш Буланже. Батальон торжественно входит на училищный плац и выстраивается поротно в две шеренги.
Сверху послышались нежные звуки струнного оркестра, заигравшего веселый
марш. Юнкера сразу заволновались. «Господа, пора,
пойдем, начинается. Пойдемте».
— Эт-то что за безобразие? — завопил Артабалевский пронзительно. — Это у вас называется топографией? Это, по-вашему, военная служба? Так ли подобает вести себя юнкеру Третьего Александровского училища? Тьфу! Валяться с девками (он понюхал воздух), пить водку! Какая грязь!
Идите же немедленно явитесь вашему ротному командиру и доложите ему, что за самовольную отлучку и все прочее я подвергаю вас пяти суткам ареста, а за пьянство лишаю вас отпусков вплоть до самого дня производства в офицеры.
Марш!
Не прошло и полминуты, как зоркие глаза Александрова успели схватить все эти впечатления и закрепить их в памяти. Уже юнкера первой роты с Бауманом впереди спустились со ступенек и
шли по блестящему паркету длинной залы, невольно подчиняясь темпу увлекательного
марша.
Но вот и проходит волшебное сновидение. Как чересчур быстро! У всех юнкеров бурное напряжение сменяется тихой счастливой усталостью. Души и тела приятно распускаются.
Идут домой под звуки резвого, бодрого
марша. Кто-то говорит в рядах...
Откупщик с первого движения своей флотилии велел музыкантам грянуть такой воинственный
марш, что как будто бы это
шел грозный флот громить неприступную крепость; на половине пути перестали играть
марш, и вместо того хор певцов под тихий аккомпанемент оркестра запел...
— А что? Умеешь горох красть? Воруй, братец, и когда в Сибирь погонят, то да будет над тобой мое благословение. Отпустите их, Бизюкина!
Идите, ребятишки, по дворам!
Марш горох бузовать.
Дней через пять мы были во Владикавказе, где к нашей партии прибавилось еще солдат, и мы
пошли пешком форсированным
маршем по Военно-Грузинской дороге. Во Владикавказе я купил великолепный дагестанский кинжал, бурку и чувяки с ноговицами, в которых так легко и удобно было
идти, даже, пожалуй, лучше, чем в лаптях.
Счастливцев. Ну, убежал куда-то. Уж не топиться ли? Вот бы хорошо-то. Туда ему и дорога! Зайду в беседку, соберу свою библиотеку, и прощайте! Посижу в кустах до свету, и
марш. Деньги есть;
слава Богу, занял-таки, удалось наконец. Хороший это способ доставать деньги; да все как-то мне не счастливилось до сих пор, такой мнительный народ стал. Ну, теперь доберусь до какого-нибудь театра. (Уходит в беседку.)
Незнамов. Ну, поговорил, и будет.
Пойдем,
марш!
«Батальон, пли!» — раздалась команда, и грянул залп… Вместе с тем грянули и наши орудия. Опять залп, опять орудия, опять залп… Неприятельские выстрелы стихли, наши горнисты заиграли атаку… Раздалась команда: «Шагом
марш!» Та-да, та-да-та-да, та-да-та-та-а, та-ди-та-ди, та-ди-та-да, та-та-а, все чаще, и чаще, и чаще гремела музыка, все быстрее и быстрее
шли мы, и все чаще и чаще падали в наших рядах люди.
Когда начальник
пошлет за чем-нибудь, надо уметь производить легкое порханье, среднее между галопом, марш-марш и обыкновенным шагом.
Сделав несколько неудачных попыток, чтобы прорваться в богатейшие провинции России, расстроенный, сбитый с толку знаменитым фланговым
маршем нашего бессмертного князя Смоленского, Наполеон должен был поневоле отступить по той же самой дороге, по которой
шел к Москве.
Рославлев не мог без сердечного соболезнования глядеть на этих бесстрашных воинов, когда при звуке полковой музыки, пройдя церемониальным
маршем мимо наших войск, они снимали с себя всё оружие и с поникшими глазами продолжали
идти далее.
Напротив, эти французы
шли по улице почти церемониальным
маршем, повзводно, тихим, ровным шагом и даже с наблюдением должной дистанции.
—
Слава тебе господи, насилу! Скорей кушать! Да готовы ли музыканты? Лишь только губернатор из кареты, тотчас и начинать »гром победы раздавайся!». Иль нет… лучше
марш…
— Смотрите, — сказал он, — слушать команду, ровняться,
идти в ногу, а пуще всего не прибавлять шагу. Тихим шагом —
марш!
Прохор.
Иди,
иди! Ты свое получила, наворовала — довольно!
Марш!
Душа во мне замирала при мысли, что может возникнуть какой-нибудь неуместный разговор об особе, защищать которую я не мог, не ставя ее в ничем не заслуженный неблагоприятный свет. Поэтому под гром
марша я
шел мимо далекой аллеи, даже не поворачивая головы в ту сторону. Это не мешало мне вглядываться, скосив влево глаза, и — у страха глаза велики — мне показалось в темном входе в аллею белое пятно. Тяжелое это было прощанье…
— Жива не хочу быть, отыграюсь! Ну,
марш, без расспросов! Там до полночи ведь игра
идет?
Устанут песенники, начнут играть музыканты. Под мерный, громкий и большею частью веселый
марш идти гораздо легче; все, даже самые утомленные, приосанятся, отчетливо шагают в ногу, сохраняют равнение: батальон узнать нельзя. Помню, однажды мы прошли под музыку больше шести верст в один час, не замечая усталости; но когда измученные музыканты перестали играть, вызванное музыкою возбуждение исчезло, и я почувствовал, что вот-вот упаду, да и упал бы, не случись вовремя остановка на отдых.
Привыкая ко всем воинским упражнениям, они в то же самое время слушают и нравоучение, которое доказывает им необходимость гражданского порядка и законов; исполняя справедливую волю благоразумных Начальников, сами приобретают нужные для доброго Начальника свойства; переводя Записки Юлия Цесаря, Монтекукулли или Фридриха, переводят они и лучшие места из Расиновых трагедий, которые раскрывают в душе чувствительность; читая Историю войны, читают Историю и государств и человека; восхищаясь
славою Тюрена, восхищаются и добродетелию Сократа; привыкают к грому страшных орудий смерти и пленяются гармониею нежнейшего Искусства; узнают и быстрые воинские
марши, и живописную игру телодвижений, которая, выражая действие музыки, образует приятную наружность человека.
Послышался тревожный стук капельмейстерской палочки, и первые такты
марша понеслись по цирку веселыми, возбуждающими, медными звуками. Кто-то быстро распахнул занавес, кто-то хлопнул Арбузова по плечу и отрывисто скомандовал ему: «Allez!» Плечо о плечо, ступая с тяжелой, самоуверенной грацией, по-прежнему не глядя друг на друга, борцы
пошли между двух рядов выстроившихся артистов и, дойдя до средины арены, разошлись в разные стороны.
А тут с-час полковой вперед выезжает. «По цирмуриальному
маршу, поротно, на двухвзводную дистанцию… Первая рота шагом!» Музыка. Ту-ру-рум ту-рум…
Идут — ать, два! ать, два… Левой!.. Левой!.. Вдруг: «Сто-ой! Наза-ад! Отстави-ить!» — «Что т-такое за история?» — «Это у вас какая рота, полковник?» — «Восьмая нарезная, вассс…» — «А это что за морда кривая стоит в строю?» — «Рядовой Твердохлеб, вассс…» — «Прогнать со смотра и всыпать пятьдесят…»
«Что лежать-то, смерти дожидаться! Сесть верхом — да и
марш», — вдруг пришло ему в голову. «Верхом лошадь не станет. Ему, — подумал он на Никиту, — все равно умирать. Какая его жизнь! Ему и жизни не жалко, а мне,
слава богу, есть чем пожить…»
Я
пошел. Мне всегда этот человек был противен, но в настоящую минуту просто показался страшен. Он посадил меня к себе на пролетку, и пожарная пара понесла нас марш-марш.
—
Идите гулять, лаборданцы. Й-я вас. Расселись, точно в музее.
Марш, живо!
В одно мгновение комната сделалась еще светлее, все маленькие свечки еще ярче загорели, и Алеша увидел двадцать маленьких рыцарей в золотых латах, с пунцовыми на
шлемах перьями, которые попарно входили тихим
маршем.
—
Пошел!
Марш! — крикнул охотник.
Гром пушек слышен вдали; звучат
марши; полки
идут за полками.
Войницев (вбегая). Ах… Вот они, самые главные!
Идем фейерверки зажигать! (Кричит.) Яков, к реке
марш! (Софье Егоровне.) Не передумала, Софи?
— Блажишь! — закричал супруг. — Глупостей в голове много у дуры! Прихоти всё! Я, брат, Лизавета, этого… не того! У меня не чичирк! Я не люблю! Хочешь свинством заниматься, так… гайда! В доме моем нет тебе места!
Марш, коли… В жены
пошла, так забудь, выкинь из дурной головы этих франтов! Глупости всё! Другой раз чтоб этого не было! Поговори еще! Мужа люби! Мужу дана, мужа и люби! Так-то! Одного мало? Ступай, пока… М-мучители!
Под звуки
марша мы все вошли в зал и прошлись полонезом, предводительствуемые нашим танцмейстером Троцким, высоким, стройным и грациозным стариком, с тщательно расчесанными бакенбардами. Maman
шла впереди, сияя улыбкой, в обществе инспектора — маленького, толстенького человечка в ленте и звезде.
Хор у него был прекрасный. Исполнялись русские народные песни, патриотические славянские гимны и
марши, — «Тихой Марицы волны, шумите» и др.; в то время как раз
шла турецко-сербская и потом русско-турецкая война. Помню такой
марш...
Предки Иоанновы, воевавшие с новгородцами, бывали иногда побеждаемы неудобством перехода по топким дорогам, пролегающим к Новгороду, болотистым местам и озерам, окружавшим его, но, несмотря на это, ни на позднюю осень, дружины Иоанна бодро пролагали себе путь, где прямо, где околицею. Порой снег заметал следы их, хрустел под копытами лошадей, а порой, при наступлении оттепели, трясины и болота давали себя знать, но неутомимые воины преодолевали препятствия и
шли далее форсированным
маршем.